На обратном пути Тес Джо свернул со своими не голосовавшими пассажирами к дальним избирательным участкам, чтобы там закончить свое плавание. «Байо Росе» и второе судно на обратном пути приставали к каждой пристани, где еще не были.
Там Дэнис и ля Форше выходили на берег, шли к избирательному участку и выясняли, сколько народа проголосовало. Если и у Беккереля было больше голосов, чем этого хотелось им, то у них в запасе всегда находилось несколько человек, готовых отдать свои голоса, чтобы Поль лидировал и здесь.
Когда они раз в двадцатый взошли на борт «Байо Росе» у небольшой деревушки близ Поверти, Лондри спросил:
— Теперь вы закончили со своим голосованием? Через несколько минут пойдет дождь, и не слабый.
Небо над их головами было холодное и серое, поднимался ветер, он продувал их почти до костей и стелил по земле пропитанную солью траву.
Пока Лондри говорил, капли дождя упали на окно рубки и стало очевидно, что укрыться на палубе почти негде, а та крыша, которая была, протекала. Оставшиеся на палубе издали вопль гнева.
— Черт, — выкрикнул ля Форше, — есть еще виски?
— Полкувшина, — ответил Дэнис, предварительно осмотрев свои запасы.
— Дай же их быстрее тем, кто еще не проголосовал, — прорычал ля Форше.
Баррет, который до этого момента наслаждался поездкой, натянул шляпу по самые уши и пошел доставать виски, в то время как Дэнис и ля Форше склонились над избирательными списками.
Последнюю остановку они опять сделали в Вудвилле, где высадили всех еще не голосовавших и тех, кто думал, что сможет проскочить, голосуя дважды, и полным ходом пошли в Новый Орлеан. Мелькнули последние блики дневного света. Шел проливной дождь.
Утром «L’Abeille» и ее англоязычная сестра «Пчела» объявили на своих передовицах крупными буквами, что Поль де Монтень победил. Как сказал Баррет, это было и смех и слезы, самые шальные выборы, которые он когда-либо видел.
Поль принял поздравления своей партии и покосился на Дэниса.
— В следующий раз, когда ты захочешь помочь, я с удовольствием приму твою помощь, если ты скажешь мне, что ты собираешься делать, — сказал он.
— Ты бы мне запретил, — с гордецой в голосе ответил сын, — а тем не менее это было ничуть не хуже того, что сделал Беккерель.
— Это другой вопрос.
— Вовсе нет, — сказал кто-то из демократов. — А вы даже не приложили к этому руку. Но скажу вам, де Монтень, что, если вы решите оставить политику, мы на ваше место выберем вот его. — И он хлопнул Дэниса по спине. — У него к этому талант.
— Я бы этого не сделал, — сказал Дэнис, — если бы этот сукин сын Беккерель не побеждал в Новом Орлеане.
Он все еще был на грани гневного срыва, когда представлял, как близко Беккерель был к победе.
— И если ему вздумается еще раз бросить вызов, передайте ему, что я с удовольствием разобью этого ублюдка в любом месте, которое он назовет.
Сильная рука тяжело опустилась ему на плечо. Дэнис повернулся. Поль смотрел на него в упор, губы его вздрагивали, но он твердо сказал:
— Иди домой, пока он не пристрелил тебя.
— Но…
— Иди домой, — Это был приказ. — Или я собственноручно застрелю тебя.
Он не допустил бы, чтобы Беккерель преследовал Дэниса за его блестящую идею с голосованием в глубинке. А после выборов обычно бывало порядка восьми или десяти стычек. «Было бы неплохо, — подумал Поль, — если бы Дэнис мог отсидеться в «Прекрасной Марии», пока пыл Беккереля не утихнет слегка».
Рождество в католической Луизиане было почти строго религиозным праздником. Процедуру поднесения подарков оставляли обычно на Новый год, тем не менее все дети, белые и черные, вешали свои чулки для подарков уже в канун Рождества и с утра находили их забитыми всякими выпечками, сладостями и книжечкам от Деда Мороза.
В преддверии Рождества подавался горячий напиток из взбитых яиц со сливками, щедро сдобренный виски, чтобы воодушевить всех на долгую, по морозу, прогулку на Рождественскую службу. После того, как были сделаны все дела и дети отправлены в постель, взрослые члены семьи уселись перед камином, чтобы пропустить по стаканчику этого напитка.
В доме также была Дина, которая приезжала на выходные, Баррет, который все еще грезил безумными мечтами о путешествиях, о которых все тактично предпочитали не спрашивать, и Роман Превест, который, как с опаской думал Поль, насовсем переселился в «Прекрасную Марию».
Роман и Фелисия поехали на службу вместе в экипаже Романа, и теперь Роман всем своим видом давал понять, что хочет поговорить с Полем наедине. Видя это, Салли забрала Фелисию, и женщины ушли в спальню.
Поль же, более чем довольный тем, что его старый друг страдает, пригласил Романа к себе в кабинет и закрыл дверь.
— Настало время испытаний, — заметил он.
Роман хмыкнул:
— У тебя-то во все времена кормушка была полна. По крайней мере судья Крайре перестал лезть к тебе по поводу того пропавшего черномазого.
— Я сказал ему, чтобы он не присылал Габриэля сюда обратно. Что старая кухня не представляла из себя хорошей защиты от тех фанатиков, которые хотели его линчевать, — отрезал Поль.
— Я полагаю, что судью смутил тот факт, что они как раз не линчевали его, — заметил Роман, скривившись.
Теперь сердито фыркнул Поль:
— Если он ушел от них, то тем более нужно отдать ему должное.
Судья Крайре очень много говорил, акцентируя внимание на данном факте, но Поль оставался непреклонным. И несмотря на всю шумиху, поднятую комитетом линчевателей, которых он называл не иначе как «рыщущие в ночи идиоты, которые взяли власть в руки и теперь делают из этого проблему», ни в коей степени не признавал себя ответственным за исчезновение пленника.